Глядишь на страницу

(эллинские буквы свободны от диакритики)

С почтительной надеждой, ожидая (воз)рождения мира новой/старой гармонии,

Не без самонадеянности: возникнет как миленький и будет во власти твоей.

Просодия вырвет из марева сада, из запахов,

Деяний недавних царей и несвоих разговоров,

Укажет на крепенький камень в предместьях Афин,

Что станет когда не престолом, то сценой

И тем наблюдательным пунктом, с которого, сильно прищурясь,

Увидишь другой монолит.

Некто, стоящий на этом втором

(или поди предыдущем)

(меж двух – пустота),

Подаст тебе знаки, что видит кого-то еще,

А там достижима и Троя.

И снова никчемно пролитая кровь отразится волной,

Захлестнет этот варварский сад (долой терракоту).

Гипотеза зеркала сходит за сущность познанья,

Спешащего в слишком иные пределы.

Сквозь линзы очков углядишь манускрипт,

Что подбросит волна, да и смоет опять.

Элленика – сладкий предел.

Дорийские буквы едва ли округлы.

Скопировать – хоть бы и черным,

Писать – хоть на новом наречьи,

Не видя, не зная ни новых прикрас,

Ни новых поэтов в тени винограда –

Уж что там натянет лоза из серой бесплодной земли?

Елена скользит, ускользает,

Превращается в сонмище призраков,

Каждый из них – Доппельгангер,

И каждый безлик.