Глядишь на страницу
(эллинские буквы свободны от диакритики)
С почтительной надеждой, ожидая (воз)рождения мира новой/старой гармонии,
Не без самонадеянности: возникнет как миленький и будет во власти твоей.
Просодия вырвет из марева сада, из запахов,
Деяний недавних царей и несвоих разговоров,
Укажет на крепенький камень в предместьях Афин,
Что станет когда не престолом, то сценой
И тем наблюдательным пунктом, с которого, сильно прищурясь,
Увидишь другой монолит.
Некто, стоящий на этом втором
(или поди предыдущем)
(меж двух – пустота),
Подаст тебе знаки, что видит кого-то еще,
А там достижима и Троя.
И снова никчемно пролитая кровь отразится волной,
Захлестнет этот варварский сад (долой терракоту).
Гипотеза зеркала сходит за сущность познанья,
Спешащего в слишком иные пределы.
Сквозь линзы очков углядишь манускрипт,
Что подбросит волна, да и смоет опять.
Элленика – сладкий предел.
Дорийские буквы едва ли округлы.
Скопировать – хоть бы и черным,
Писать – хоть на новом наречьи,
Не видя, не зная ни новых прикрас,
Ни новых поэтов в тени винограда –
Уж что там натянет лоза из серой бесплодной земли?
Елена скользит, ускользает,
Превращается в сонмище призраков,
Каждый из них – Доппельгангер,
И каждый безлик.