1.
Наша – поэтов – жизнь плывет по морю,
По бесконечности яркими точками.
I’ll try to explain this, don’t worry.
Как попадают в море: источник
Может прорваться даже в пустыне.
Так было прежде. Так происходит ныне.
По морю плывут цветы, обломки
Дерева, даже камня. Имя воде – вода.
Голос, на суше сходивший за громкий,
Над водой улетит в никуда.
Смерти нет, есть всего отраженье, отплытье,
Шлейф цветных лепестков, плеск мутнеющих вод.
От Орфея давно не осталось и тени,
Но его голова поет.
2.
Большинство коннотаций – видите,
Я начинаю с простого –
Порождаются дымом, легко отлетающим прочь.
Пыль взметнется, осядет,
Лишь после этого слово
Прогремит:
Мне уже не помочь.
Мне уже не слоняться по теплым прилипчивым странам,
Умиляясь цветенью стремительно-красных кустов,
Обрывая седые печати с платана –
Я и вправду готов.
Если суша исчезнет, сотрется, засыплется снегом,
Я останусь один, а вокруг – нагота, пустота,
Поплыву, поползу, сохраняя в утробе ковчега
Половину листа.
3.
Я не слежу за речами погрязшего,
Сбившегося с пути,
Не различающего торных дорог и ледяных разломов
Поверх речистых пустот.
Что бы ни было сказано, это слишком знакомо.
То грозят кабинетом,
То медвяным простором,
Ощущением света
Над бессмыссленным взором.
Коклюшки стучат, плетут мудрено,
Да из горницы ходу нет.
Что за кличи летят над кампаньей?
Верно ли, что песня в пути отрицает смысл пути?
Неуместны любые признанья.
Тот, кто слушал вполуха,
Растранжирил поклажу,
Стилизует разруху
Под родные пейзажи.
Отошедший молчать не желает –
Сипит и хрипит,
Словно песню его одолела хвороба-зараза.
Отошедший забудет и будет забыт,
Но – терпенье! – не сразу.
4.
Я один из четырех, пожалуй,
Солнечных заброшенных младенцев,
Вдалеке от пышных скучных залов
Выросших и не проклявших детство.
Я один из четырех последних,
Не забывших имена и знаки,
И на тризнах мира и обеднях
Различал лишь вой чужой собаки.
Мне к лицу бесстыдная прохлада.
Что случилось, вечно остается.
Я один из четырех. От яда
Почернел старинный сруб колодца.
